Как странно. А я всё равно могу писать только о любви к тебе. У меня, кажется, целую жизнь не было этого ощущения, когда сердце вдруг падает вниз, словно в голубую прекрасную Бездну, и никак не может остановиться.
Как будто провалился под лёд.
Но наш лёд прозрачен, как самое тонкое стекло, а вода под ним так убаюкивающе-тепла.
А сверху всё падают, падают, падают белые лепестки черёмух.
Мы погребены под ними. Мы счастливы и давным давно должны быть мертвы.
Если бы.
Я люблю поезда. Это предвкушение встречи. И предвкушение чуда. Раньше мне казалось, что стук колёс вырывает меня из мира, и отдаляет от тебя. Теперь - что мы ближе с каждым этим ударом, похожим на удар механического сердца.
читать дальше
Мне нужно купить алкоголь. В магазине. Хочу узнать, спросят ли у меня паспорт. Пока я думаю о тебе, мне очень легко изображать студентку. О, ты просто не видел лиц моих ярославских собеседователей, когда речь зашла о возрасте. Они сначала синхронно смеялись, потом синхронно полезли искать эту строчку в резюме. Быть может, они в чём-то правы, и через пять лет мне всё ещё будет 20.
И в этом тоже виноват ты. Ты причина моего существования. И ты причина моей погрешности в плюс-минус тысячу лет.
Я стою на берегу Фонтанки, а ты идёшь мне навстречу. Ты такой красивый. Господи, какой же ты всё-таки красивый. Как дорогая кукла в витрине, которую нельзя трогать руками и, разумеется, ни за что нельзя получить.
Разве что в рассрочку. Кусками. Но, кажется, у меня недостанет крови, чтобы платить проценты.
Ты рассказываешь мне о городе. И о том месте, где я буду жить. Ты говоришь, что там долгое время была пожарная часть. И полицейский участок. Но я знаю, там была и тюрьма. Ты сознаёшься в этом намного позже. Но я с первого прикосновения к камню чувствую такие здания. Я же всё-таки та, кто я есть. И мой мир немного отличен от твоего.
Ты не разрешаешь мне надеть платье. И заставляешь снять все часы. О, ты так возмущён тем, что каждый из курсантов обернулся, что я даже не знаю, задевает это тебя или льстит твоему самолюбию. Я же красивая. Нет, не так. Я красивая, когда прошу этого.
Мы стоим на смотровой площадке Исаакиевского собора. Золотой шпиль Петропавловской крепости так странно ярок на фоне весенних деревьев. Столько разных оттенков листьев. Я думала, такой яркой может быть лишь осень - преддверие смерти. Ты сам того не зная, показал мне вторую сторону мира.
А ещё ангелы... «Господи, силою твоею возвеселится царь» (с) Но сверху бронзовые перья выглядят сиротливо. Быть может, им печально смотреть вниз, на людей?
А потом Михайловский театр. Вино цвета революции. Балет "Пламя Парижа".
Кажется, я всерьёз перестала верить, что нужны слова. В словах столько чрезмерности и столько невольной лжи... мы же понимали друг друга через толщу воды.
И теперь, смотря на сцену, кажется, читаем эмоции, словно с листа.
Я не хочу танцевать. Потому что и вполовину никогда не смогу танцевать Так.
Я влюблена в балет, как влюблена в сияние той самой толщи воды. Люди, прекрасные, словно цветы. Кажется, я давно перестала верить, что они могут быть настоящими.
Утро. Елагинский остров. Фестиваль тюльпанов. Верил ли ты, что их бывает так много? Верил ли ты, что весенние парки писаны столь яркой акварелью? Я - нет.
Когда я сижу с тобой в лодке, смеясь на хохлатых уток, похожих на официантов-латиносов в дорогом ресторане, я не верю, что всё это настоящее.
Что есть хризолитовые, нереально яркие листья дуба. Что цветут яблони, и черёмухи ароматные и подвенечно-белые. Или, как бельё. Это не я пошутила, это Высоцкий. Он умел рисовать живые картины словами. Без чрземерности. Теперь уже так не умеет никто.
А ещё клёны- чар-древа. Те самые. Мы не видели ликов только потому что не хотели смотреть.
А потом рыцарский турнир. Я что-то пропустила? Кажется, я спала сотни лет. И для меня кажется нормальным смотреть, как конный рыцарь подцепляет копьём платок. Привычным. Мне кажутся привычными римские легионеры.
Мне смешно смотреть на дам в барочных платьях и ампире. Я знаю, что это притворство.
Я люблю тюрнюры и стим-панк. Это было, в какой-то другой реальности, но было со мной.
Я помню песни под гитару во дворе, и то время, когда всего на всех не хватало. Телефонные будки и фильмы про "Кортик". Кажется, сейчас я снова уснула... и меня нет в мире частичной автоматизации. Быть может, очнусь, когда она станет всесторонней и абсолютной. Это недолго...
Но мы ведь не об этом. Рыцарский турнир. Артиллерийский музей. Ты знал, что для меня мортира - это часть моего времени? А в существование "Тополя" я не верю. И в "Иглу" не верю тоже. Не вижу.
Отрицательная галлюцинация, кажется так это называется.
Потом Невский. Знаешь, в первый раз я была на Невском очень давно. Зимой. С друзьями. Он каждый раз разный. И ни разу не "Невский проспект", воспетый классиком. Я пытаюсь поймать его образ, но он исчезает, путается в пыльной паутине мыслей.
Мужчина играл на ступеньках Петрикирхе. Одетый в белую рубашку и шляпу. И свечи
так странно шли к его пианино. Кажется, я тоже это где-то видела. Когда-то давно.
А вот то, во что превратились церковные катакомбы - такая дикость... У них фестиваль цвета и света... "Свет и Вода". Нет, они ровно ничего не понимают в воде.
Она инертна и величава, а они пытаются заставить её плакать.
Мы шли по набережной Невы. А за нами начинался рассвет. Его пламя охватывало шпиль Петропавловки, кралось к Дворцовому мосту... было так странно смотреть, как на нашей сторон Ночи, всё простирает к огненному зареву свои длани. Такое торжество бесконечности жизни. Прекрасной. Пьянящей. Словно украденной и подсмотренной мною в замочную скважину.
И, одновременно, растворённой во мне, в каждом моём дыхании...
Время, когда гаснут фонари. Когда сводят мосты, заставляя снова бежать по венам дорог потоки механической крови. Когда маленькие речушки - как зеркало. Английская набережная, маленькая Голландия... День.
Сколько же у нас на двоих было таких ночей? А сколько из них я успела забыть?
А ещё особняк Румянцева. О, нет, я не люблю музеи. Разве что в пять утра, когда все вещи кажутся размеренными и понятными, а каждое слово важным именно здесь.
Мне нравятся танцевальные комнаты и музыкальные залы.
Ты смеёшься, что я угадала.
Конечно, ведь в пять утра, я забываю, что на мне джинсы, а не белое платье со шлейфом. И мне кажется, что у меня на ногах золотые танцевальные туфли.
Да, ведь я лгу про зеркала. Уродство Реддерн появилось куда позднее. Раньше я видела себя в этом дурацком платье на лестнице, ведущей к самой воде... Говорят, об этом мечтают все. "Все" - такое обидное слово...
Просто мне нравятся красивые дворцы почти столь же сильно, как заброшенные недостройки и дома с обвалившимися крышами. В них очень много общего. Они одинаково выбились из потока времени, и одинаково сиротливы. Они одинаково понимают меня.
Несколько часов на сон. Знаешь, ведь я хотела бы просыпаться на твоём плече.
Нет, не каждое утро.
Хотя бы иногда.
Но, кажется, мне проще научиться дышать под водой. Стать новым Всадником Апокалипсиса, и новой Матерью Богов.
Недосягаемы лишь самые простые вещи. Ракетой можно уничтожить полмира, но не сбить белку ради шкурки.
Ты то, что я никогда не смогу получить. Я смирилась.
Лето. Мы принесли его в Питер. Мы принесли в Питер солнце. Это так же странно, как бесконечные дожди и холод летом в Крыму, но нам ли привыкать к странностям?
Мороженое, Летний сад, Михайловский сад, Марсово поле.
Та самая зацветающая сирень, которую я так чаяла увидеть в последние десять лет.
И твой голос. Я так люблю твой голос.
Он падает в мою душу, напитывает её дождём и кровью.
Я знаю, что ты рассказываешь о войне. О чьей-то чужой, книжной.
Ты всегда был очень честен со мной.
Никогда о богах. Никогда о любви.
Что будет, когда я исчезну?
Ведь ты никогда всерьёз в это не верил. Как я не верю в бОльшую часть мира.
Между нами снова стук машинного сердца. И тот рассвет. Маленькой птицей в ладонях.